Доклад Виталия Пономарева

Я действительно более 20-ти лет занимаюсь проблемами Центральной Азии. Но помимо деятельности, связанной с Центральной Азией, я возглавляю также еще новое для «Мемориала» направление работы, которое называется «Противодействие фабрикации уголовных дел об исламском экстремизме в России». И сегодня я как раз хотел больше поговорить о ситуации в России, и если останется немного времени, то очень коротко о проблемах в Центральной Азии.

Как вы знаете, сегодня в России идет процесс сворачивания демократии, очень тревожные тенденции, и в рамках этого процесса очень заметным явлением стало усиление давления на мусульман где-то примерно с лета прошлого года. Причем подчеркну, что речь идет не о какой-то одномоментной акции со стороны российских властей, а последовательно предпринимаемых шагах, каждый из которых затрагивает все большее число верующих.

Наиболее яркими проявлениями этой новой политики стало ужесточение законодательства, в том числе уголовного, увеличение числа уголовных дел, предъявление более жестких обвинений по этим делам, запрет религиозных книг, кульминацией которых стал недавний запрет перевода Корана, массовое задержание мусульман в местах совершения молитвы, и в некоторых других местах и другое. Жертвами же этих преследований становятся как граждане России, так и большое число выходцев из Центральной Азии, которые сейчас находятся в России на заработках. Здесь конечно невозможно обо всем сказать, поэтому я сосредоточусь на некоторых моментах, связанных с данной политикой, которая проводится в России.

Во-первых, вызывает серьезную озабоченность, то, что и запреты книг, и предъявление уголовных обвинений часто основываются главным образом на экспертизах изъятых текстов. При этом экспертизы часто проводятся экспертами, которые вообще далеки от религиозной тематики, то есть не являются специалистами в области религии или Ислама. Также при наличии достаточных квалифицированных востоковедов в Москве правоохранительные органы часто используют обращение к региональным экспертам, которые просто не обладают достаточными знаниями для адекватной оценки тех текстов, которые им даются для экспертизы.

Я приведу просто несколько примеров того, какие выводы делают эксперты. Скажем о книге Саида Нурси, покойного турецкого исламского мыслителя, который вообще далек от призывов к участию в политике, от радикализма. У него есть очень подробные рассуждения о загробной жизни, про Рай и Ад. Анализируя его текст о том, что есть Рай и есть Ад, эксперт пишет: «Данный текст может быть использован для психологической подготовки террористов-смертников».

В другом случае очень часто используется формулировка, что текст содержит пропаганду превосходства данной религии, и это необходимо рассматривать как уголовное преступление. Хотя, в общем-то, и многие эксперты, и официальные муфтияты неоднократно отмечали, что для представителя любой религии характерно убеждение, что именно его взгляды являются правильными. Это не должно приниматься в состав какого-то уголовного правонарушения и служить основанием для запрета религиозной литературы.

Еще более сомнительным открытием стала такая формулировка «призыв в скрытой форме», то есть читается некая фраза, и эксперт пишет: «Я считаю, что в этой фразе в скрытой форме содержится призыв к чему-то». Никто другой, кроме эксперта, который работает по заказу следственных органов, такого призыва не находит, но это служит основанием для вынесения соответствующих судебных решений.

И, наконец, таким тоже очень заметным «изобретением» экспертов, связанных со спецслужбами, стала формулировка «единый комплекс идеологического воздействия». Она много раз используется, например, у нас в прошлом году было решение Оренбургского суда о запрете сразу 65-ти исламских книг. Книги совершенно разные, от сборника хадисов до современных авторов, средневековых, суфийских авторов. Откуда возник этот список? Это были книги, изъятые из домашней библиотеки у одного из обвиняемых по уголовному делу. В большинстве этих книг нет никаких призывов к насилию, радикализму. Но эксперт пишет заключение, что «книги, в которых нет никаких радикальных формулировок, создают почву для принятия более радикальных идей».

Уже когда было это решение вынесено, в прошлом году уже в прессе многие эксперты говорили, что по такой логике можно и Коран запретить, потому что учение Корана создает почву для принятия любых других идей в рамках Ислама. И вот действительно это и произошло, в сентябре этого года был запрещен один из переводов Корана, точнее издание, где был параллельный текст на арабском языке и русский перевод. Но важно отметить, что в решении суда о запрете Корана приводились такие доводы, которые можно использовать не применительно к конкретному переводу, а к любому другому изданию священной для мусульман книги.

При этом надо сказать, что суды часто проходят очень формально, то есть ничего, кроме заключений эксперта там не изучается. Вот, скажем, о запрете литературы: часто о проведении судов не ставятся в известность даже те издательства, которые издавали эти книги. И соответственно, если речь идет о современных авторах, не ставятся в известность авторы книг, переводчики, даже если они проживают на территории России.

Сейчас список запрещенной литературы достиг уже около 2 000 наименований в России, но там не только мусульманские книги, но исламская литература стала значительным объемом из этого числа. Практически создана такая ситуация, когда почти невозможно оспорить эти запреты. Причем я хочу отметить, что запреты выносятся районными и региональными судами. Вы знаете, что территория России это огромная территория. И если даже в одном районе вы сможете доказать, что в этой книге нет никакого экстремизма, это не мешает прокуратуре где-нибудь во Владивостоке возбудить иск о запрете той же самой книги, и это второе решение будет иметь силу для всей территории России.

Сейчас такая ситуация вызывает озабоченность даже у тех, кто выражает поддержку жесткому курсу правительства в отношении мусульман. Звучат предложения, что нужно отдельные книги, Коран, хадисы исключить вообще из той литературы, которую надо отдавать на экспертизы. Звучат предложения, что это надо передать из компетенции районных судов на какой-то федеральный уровень. Отдельно, кстати, существует проблема с библиотеками, потому что закон о библиотечном деле в России запрещает скрывать книги от читателей, и не вносить в каталог записи наличия книг библиотечного фонда. Ну, вот все эти частные предложения, которые звучат, не снимают общей проблемы, существует массовая практика неоправданных запретов религиозной литературы, которая может быть изменена только в случае серьезного пересмотра существующего антиэкстремистского законодательства.

Второй вопрос, который мне хотелось бы затронуть, это вопрос о запрете тех или иных организаций как террористических и экстремистских. Вы знаете, первые 14 организаций, если я не ошибаюсь, были запрещены решением Верховного суда России в 2003 году. Затем список стал расти. Сейчас под запрет попали и «Джамаат Таблиг», и так называемая «Нурджулар», и такфиристы. И часто, кстати, в судебных решениях о запрете используются не существующие названия организаций, то есть организации, которых нет, или организации запрещаются не под теми названиями, под которыми они реально существуют.

Всем практически запрещаемым исламским организациям и течениям приписывается цель создания всемирного исламского Халифата, хотя часть из этих запрещенных организаций вообще, не то что далеки от политики, а прямо декларируют свое неучастие в какой-либо политической деятельности и постановке политических задач.

Все эти решения выносятся на закрытом заседании, то есть где присутствует только представители силовых ведомств и судья, нет как бы ни обвиняемых, нет даже никаких экспертов, которые могли бы представить альтернативную точку зрения. Ни разу ни одно из решений не удавалось обжаловать, в том смысле, что, поскольку суд закрытый, то очень трудно получить текст решения на руки для того, чтобы подать жалобу. Вот некоторые из запрещенных организаций, например, Кувейтское общество социальных реформ, имели регистрацию и нанимали адвоката. Сначала были трудности с получением текста, потом им говорили, что «вы пропустили срок для подачи жалобы». И некоторые адвокаты, и некоторые осужденные по делам в исламском экстремизме, неоднократно обращались в Верховный суд России с просьбой восстановить им срок обжалования, потому что эти решения непосредственно затрагивают их права, и они хотят вернуться к исходной точке, то есть понять, за что их запретили.

Ни одного случая не было, чтобы Верховный суд России восстановил этот срок обжалования, то есть по существу жалобы на эти судебные решения вообще никогда не разбирались. И это конечно является серьезным нарушением Европейской конвенции о защите прав основных свобод и право на справедливое судебное разбирательство.

С точки зрения обоснованности вот этих закрытых решений: вот это первое решение, где было запрещено 14 организаций. Первые организации запрещались все как террористические, там, действительно есть какие-то джихадистские организации, группы, в том числе включенные в список Комитета ООН по санкциям аль-Каиды и одновременно есть организации, насильственные акции которых ничем не подтверждены.

Поскольку здесь на Украине идет дискуссия о Хизб ут-Тахрир, то я хотел бы просто напомнить, как обосновывался запрет Хизб ут-Тахрир в России. В этом решении Верховного суда, на основе которого Хизб ут-Тахрир был признан террористической организацией, всего три абзаца – это полстранички текста. Первый абзац текста звучит так, что «Организация выступает за создание всемирного Халифата». Второй абзац, что «она ведет массированную исламистскую пропаганду». Третий абзац, что «она запрещена в Узбекистане и в некоторых арабских странах». Больше в решении суда нет ничего. Нет никаких фактов, нет никакого объяснения, каким образом запрет по неуказанным причинам в арабских странах или в Узбекистане, или пропаганда, обосновывает обвинение в причастности к террористической деятельности.

Мое личное предположение, что на тот момент, когда запрет в России вводился, это была политическая уступка Узбекистану, потому что увеличилось число экстрадиционных запросов из Узбекистана, а каждый случай выдачи вызывал дискуссию в прессе, протест со стороны правозащитников. Вот чтоб создать правовую основу для этой экстрадиции, в тот момент это решение было вынесено, а дальше уже оно стало использоваться и во внутренних российских целях.

Главное, еще очень важный момент, это то, что создана такая совершенно уникальная правовая конструкция. Россия, Казахстан, Кыргызстан, Таджикистан, то есть те четыре страны, где существующий судебный порядок запрещения вот таких организаций используется на практике. Это то, что решение по гражданскому делу как бы предопределяет исход уголовного разбирательства. То есть когда был первый процесс по Хизб ут-Тахрир в России, это был 2003 год, судья прямо в зале судебного заседания после выступления некоторых свидетелей вслух сказал так: «Ну, наверно действительно этот подсудимый Касимахунов не причастен ни к какой насильственной деятельности, но до тех пор, пока есть решение Верховного суда считать его террористом, я буду подходить к нему как к террористу».
В этом, кстати, принципиальное отличие запретов, которые есть на постсоветском пространстве в отличие от запретов в Германии и в некоторых других странах, например, запреты, связанные с выдачей виз и так далее. Потому что германский запрет, это отдельная тема, почему он был введен, не связан с ограничением индивидуальных прав людей, которые являются членами организации, деятельность которой запрещена.

Наша организация ведет мониторинг уголовных дел по Хизб ут-Тахрир и по другим течениям в России и Центральной Азии. И вот относительно Хизб ут-Тахрир могу сказать, что нет ни одного уголовного дела, где бы была доказана причастность членов Хизб ут-Тахрир к подготовке и осуществлению каких-то террористических актов на постсоветском пространстве.
Следующий момент, это ужесточение обвинений, которые предъявляют по уголовным делам в рамках этой кампании. Первая такая волна у нас шла в период 2004-2005 гг., когда после Беслана была дана команда искать повсюду экстремистов и террористов, и достаточно много людей получили реальные сроки лишения свободы до 7 лет, некоторые из них полностью отсидели эти сроки. Причем поразительно, что через год за те же самые книги, за ту же самую деятельность уже российские суды давали штрафы или условное наказание. Вот я говорил с некоторыми, кто вышел из тюрьмы, они говорят: «Мы не понимаем, почему мы 7 лет провели в тюрьме, потому что те же люди, с которыми мы взаимодействовали, спустя год их задерживали те же органы, ну как бы кампания кончилась, и их просто штрафовали…». Это была первая волна.

После террористических актов в Татарстане в июле прошлого года, стартовала новая волна, в рамках которой, очень показательно, например, Челябинское дело о Хизб ут-Тахрир, приговор по которому будет вынесен в конце этого месяца. То есть еще где-то в 2011 году задержали нескольких молодых мусульман, обвинили в участии в запрещенной организации, в которой они действительно состояли. Поскольку это статья небольшой тяжести в российском законодательстве, то они ходили под подпиской о невыезде. Буквально через 10-15 дней после событий в Казани, им предъявляют дополнительные обвинения «в подготовке насильственного захвата власти в России или попытке насильственного свержения конституционного строя». В деле нет никакого оружия, никаких новых фактов, то есть факты остались все те же самые. Просто появилось очередное экспертное заключение, о том, что вот эта литература содержит идеи насильственного свержения. То есть 10 лет этого эксперты не замечали, но вдруг сразу после татарстанских событий они это заметили.

Вот эта «Статья 278» новая, про которую я сказал, там уже предусматривают лишение свободы от 12 до 20 лет, то есть это уже идет как особо тяжкое преступление. Вот сейчас три уголовных дела в России, Челябинское уже в суде заканчивается, в Москве и в Уфе, там на стадии следствия, где использована эта статья.

Но применение этой статьи вызывает большую дискуссию в обществе и в прессе, и даже на региональном уровне, поскольку нет никаких реальных доказательств, что готовились какие-то насильственные действия. И с учетом этого, 27 сентября, буквально на днях, президент Путин вносит законопроект в государственную Думу, где предлагает дополнить уголовный кодекс новыми статьями, в том числе о деятельности организаций, запрещенных как террористические, где рядовому участнику диапазон наказаний от 5 до 10 лишения свободы, а организаторам от 10 до 15 лет лишения свободы. То есть это уже будет как особо тяжкое уголовное преступление.

И, конечно, если этот закон вступит в силу без реформирования в его нынешнем виде, без внесения изменений в антиэкстремистское и антитеррористическое законодательство, без пересмотра тех решений Верховного суда, которые были вынесены ранее, это приведет к очень опасным последствиям, то есть будут исковерканы судьбы многих людей. Это приведет к росту внутренней напряженности в обществе, к усилению позиции радикальных групп, которые будут ссылаться на такие действия правительства как на доказательство необходимости использования радикальных методов борьбы, и приведет к росту миграции. Вот уже с прошлого года есть случаи, когда российские мусульмане вынуждены бежать в частности на Украину и просить убежища, из-за того, что они не могут жить так как раньше на территории Российской федерации.

Еще очень коротко по нескольким другим моментам. Значит, вот эти все уголовные дела сопровождаются активной дезинформацией в прессе. Например, многие московские издания пишут, что вот, мол, пару лет назад Хизб ут-Тахрир готовил взрыв на какой-то железной дороге. Не было такого уголовного дела, не было никому предъявлено обвинение в подготовке террористического акта. Тем не менее, эти сведения распространяются Федеральной пресс-службой безопасности, оно используется прессой, поскольку это официальный источник, и дальше это воспроизводится в работах экспертов, которые на основе анализа публикаций пишут какие-то аналитические обзоры.

То, как влияют такие публикации вообще на деятельность экспертов, показал один очень интересный процесс в Дагестане по делу о книгах Саида Нурси, где эксперт написал, что он считает обвиняемых экстремистами, а когда он был вызван в суд, то почувствовал раскаяние и сказал: «Вы знаете, честно говоря, вот в этой оценке я вышел за пределы своих экспертных знаний, просто, когда я получил книги для анализа, я ничего не знал об этом религиозном течении, я заглянул в Интернет, прочел, какие они плохие, и формулировки из Интернета вписал в свое экспертное заключение». Но это единственный честный эксперт, в большинстве случаев эксперты, конечно, такие ошибки не признают.

Недавно я участвовал в качестве специалиста в Челябинском процессе. И передо мной выступал официальный эксперт, который рассказывал просто какие-то страшилки, что сторонники одного из течений напали на тюрьму в Киргизии, освободили своих сторонников и увезли их в Афганистан. Я просто тогда сказал, что такого факта не было. Мне судья говорит: «По процессуальным причинам вы не имеете права оценивать показания эксперта». Я сказал: «Я наверно, действительно, не имею права, но если он просто говорит ложь, вы вписываете это в протокол заседаний, и это влияет на ваше решение. А здесь нет никого, кто знает ситуацию в Киргизии, и может сказать, что такого не было, то конечно, мой гражданский долг это сказать, даже если я такого процессуального права не имею».

Роль экспертных заключений сейчас стала очень большой. Подбросы патронов или показания, полученные под пытками, они в некоторых регионах в некоторых в делах применяются, но они играют уже в России вспомогательную роль, не основную. Я не буду брать Северный Кавказ, там совершенно отдельная ситуация, но если мы говорим о Центральной России, о Поволжье, Урал, Сибирь, то это все вторично по отношению к этим экспертным делам.

Очень любят наши службы работать с трудовыми мигрантами в рамках этих дел. Почему? Потому что для людей, особенно для граждан Центральной Азии, пребывание и работа на территории России очень важный источник доходов. Соответственно, если его лишить этой возможности, его семья на родине пострадает. У некоторых есть угроза, что в случае высылки на родину он будет привлекаться к уголовной ответственности по обвинению в религиозных акциях. Поэтому в очень многих уголовных делах используются показания трудовых мигрантов, которым говорят, если ты дашь то, что нужно следствию, то ты останешься работать в России, если не дашь, будешь выслан. Иногда он дает показания, после этого его высылают, и в суде уже невозможно этого свидетеля допросить, потому что его уже нет на территории России.

И второй момент, этим трудовым мигрантам также по вот этим антиэкстремистским делам тоже часто предъявляют обвинения, и есть много случаев, когда они признают вину. Вот я долго не мог понять, в чем проблема, потом к нам пришли родственники одного из таких людей. Мол, его на два года осудили, ему подбросили литературу, они открыто про это говорили. И когда я их спросил, почему вы не подали куда-то жалобу, они ответили очень просто: «Понимаешь, один-два года – это не срок, у нас на родине дают 10-15 лет, то есть если дали один год, мы это считаем как проявление доброго отношения, на такие вещи даже жаловаться не стоит». И вот, к сожалению, эти признания, получаемые таким способом, они часто используются для обоснования обвинений, в том числе и против российских граждан для подкрепления мифов, которые потом передаются в прессе.

Еще один момент, про который мне хотелось бы сказать, это касается настоящей охоты на беженцев, которая началась в России вот в последний год. Вы знаете, что из-за масштабных репрессий в Центральной Азии многие, кто сталкивался с угрозами или, например, вышел из заключения и боится, что снова окажется в тюрьме по сфабрикованным обвинениям, в частности религиозного, политического характера, уезжают в Россию на заработки. Они не обращаются никуда за убежищем, а просто пытаются раствориться в потоке трудовых мигрантов.

Есть, конечно, экстрадиционные дела. Экстрадиция – это длительный процесс, и в принципе она при наличии хорошего адвоката (экстрадируются в такие страны как Таджикистан, Узбекистан) может быть остановлена через Европейский суд. Поэтому сейчас практикуется в массовом порядке (это новая тенденция) либо похищение, либо высылка на родину под видом административного выдворения. Вот действительно типичный массовый пример был в Липецке: задерживают узбека по обвинению, что он занимался на родине какой-то религиозной деятельностью, через пару месяцев ему говорят, что в выдаче, в экстрадиции отказано, и ты выходишь на свободу. Из зала суда он выходит в коридор, в коридоре говорят, подожди пять минут, сейчас выдадим тебе паспорт, потом заводят в соседнюю комнату и говорят, что, находясь в СИЗО, ты не продлил регистрацию, то есть нарушил режим пребывания на территории России, поэтому ты будешь выслан в Узбекистан. И буквально за двое суток они проводят всю эту процедуру. То есть они прекрасно знают, что фактически это скрытая экстрадиция.

И я особо отмечаю эти процессы, потому что, во-первых, они приняли настолько массовый характер, что у правозащитных организаций уже даже нет ресурсов заниматься каждым таким случаем. И здесь есть личная заинтересованность сотрудников силовых структур, особенно, что касается выдачи в Узбекистан, потому что после андижанских событий стала действовать практика выплаты неофициальных вознаграждений сотрудникам российских, киргизских и других спецслужб, которые ловят тех людей, которые нужны Узбекистану, и неважно как их передают. И в некоторых случаях для вывоза таких людей с территории России используются документы на другое имя, которое выдает Консульский отдел посольства Узбекистана в Москве. Вот мы имеем такие неофициальные материалы.

И типичным моментом является фабрикация текстов экстрадиционных запросов из Узбекистана. То есть очень часто, когда сравниваешь те тексты, которые приходят в Москву для обоснования выдачи, и те обвинения, которые фигурируют внутри страны, существуют очень серьезные различия между вот этими обвинениями. То есть тексты, которые посылаются в Москву, они адаптируются под российское законодательство, чтобы добиться выдачи, независимо от того, что внутри Узбекистана могут существовать совсем другие обвинения в отношении данного лица.

Завершая это выступление, относительно России, я, конечно, хочу сказать, что эти процессы сейчас стали очень массовыми, очень серьезными, они грозят вообще изменить внутреннюю атмосферу в обществе, и необходим серьезный пересмотр всего комплекса антиэкстремистского законодательства. Аналогичные рекомендации внесла Венецианская комиссия в прошлом году, когда оценивала российское законодательство в области экстремизма.

Второй момент это то, что необходима критическая переоценка, чтобы власти России переоценили ту деятельность, которую ведут спецслужбы, потому что вместо того, чтобы концентрироваться на противодействии действительно радикальным группам, которые используют насилие для достижения своих целей, практически ресурсы силовых структур распыляются на большое число различных течений, не связанных с насилием. Это очень хорошо для отчетности, потому что можно показывать растущее число дел, но в действительности это не имеет ничего общего с реальными усилиями по укреплению общественной безопасности.

И последний момент, что конечно нужно пересмотреть практику привлечения экспертов, потому что в России есть действительно серьезные эксперты. В том числе когда, скажем, идет речь об организациях или течениях, которые создавались за пределами Российской федерации, есть люди, в том числе в институте востоковедения и в каких-то других структурах, которые могут представить очень квалифицированные оценки. Но, к сожалению, правоохранительные органы этих людей, мне кажется, сознательно не привлекают для проведений экспертиз, потому что тогда бы многие из тех, кто были арестованы, были бы освобождены.

И буквально несколько слов про три страны Центральной Азии.

Узбекистан: там конечно по-прежнему абсолютно катастрофическая ситуация. Наша организация ведет список жертв политических и религиозных преследований. За последние десять лет те имена, которые нам удалось узнать, это более 8 000 имен. Я думаю, что это менее половины от тех, кто попал в тюрьмы. По-прежнему практикуются чудовищные пытки. Новой тенденцией стало то, что появилось очень много дел, где обвиняют уже в экстремистской деятельности не на территории Узбекистана, а на территории Украины, России и, в общем, других стран СНГ. То есть какой-то там агент, внедряемый в сообщество трудовых мигрантов туда, предоставляет донесения, на основе которых внутри Узбекистана возбуждаются уголовные дела. Или в других случаях, когда задерживают кого-то внутри Узбекистана и подвергают пыткам и требуют назвать, того, кто с ним вместе, он называет тех людей, которые по 10 лет не живут в Узбекистане и думает, что раз они уже живут в России или где-то еще, то до них руки не дотянутся этих служб. И это приводит к тому, что многие трудовые мигранты, вообще далекие от какой-либо религиозной деятельности, неожиданно обнаруживают, что прожив 10 лет в России, год назад их обвинили на родине и объявили в розыск по достаточно тяжким преступлениям, хотя они там не появлялись и не делают ровно ничего, что попадает под запрет.

Киргизия: коллеги будут говорить, я, единственное отмечу относительно Кыргызстана, что это единственная страна СНГ, где криминализировано само хранение литературы как бы экстремистской, потому что списка экстремисткой литературы нет. Вот я видел экспертизы, которые проводятся в Кыргызстане, это просто декларативное мнение эксперта на одной-двух страницах, просто название книги, и записано: «Я считаю, что в этой книге проповедуются идеи экстремизма». Вот это уже служит основанием для уголовного обвинения. Эта норма была введена во времена президента Бакиева, свергнутого на волне настроений, связанных с нукацкими событиями. Были беспорядки в одном из районов. Ну, вот до сих пор она не пересмотрена, несмотря на все заявления о демократических реформах.

Казахстан: мы недавно проводили мониторинг уголовных дел, связанных с терроризмом, экстремизмом в западном Казахстане, и помимо проблемы пыток, там обнаружилась проблема совершенно неоправданного расширения круга обвиняемых. Скажем, какой-нибудь мусульманин ведет переписку с кем-то из джихадистов, находящимся за рубежом. Естественно, здесь у себя на родине он является членом какого-то религиозного сообщества, вместе со своими знакомыми, одноклассниками ходит в мечеть, ведет разговоры. В целом ряде дел весь круг его знакомых объявлялся членами террористической организации, хотя они не знали ни названия организации, и сами не делали ничего, что попадает под действие уголовного кодекса.

Но это только часть проблем, которая была затронута, учитывая ограниченное время, спасибо за внимание! Если будут вопросы, я отвечу.